Ни на Юнгфрау, ни на Финстерааргорне
еще не бывало человеческой ноги.
Вершины Альп... Целая цепь крутых уступов... Самая
сердцевина гор.
Над горами бледно-зеленое, светлое, немое небо. Сильный, жесткий мороз; твердый, искристый снег; из-под снегу торчат суровые глыбы обледенелых, обветренных скал.
Две громады, два великана вздымаются по обеим сторонам небосклона: Юнгфрау и Финстерааргорн.
И говорит Юнгфрау соседу:
— Что скажешь нового? Тебе видней. Что там внизу?
Проходит несколько тысяч лет — одна минута. И грохочет в ответ Финстерааргорн:
— Сплошные облака застилают землю... Погоди!
Проходят еще тысячелетия — одна минута.
— Ну, а теперь?— спрашивает Юнгфрау.
— Теперь вижу; там внизу все то же: пестро, мелко.
Воды синеют; чернеют леса; сереют груды скученных камней. Около них все еще копошатся козявки, знаешь, те двуножки, что еще ни разу не могли осквернить ни тебя, ни
меня.
— Люди?
— Да; люди.
Проходят тысячи лет — одна минута.
— Ну, а теперь?— спрашивает Юнгфрау.
— Как будто меньше видать козявок,— гремит Финстерааргорн.— Яснее стало внизу; сузились воды; поредели леса.
Прошли еще тысячи лет — одна минута.
— Что ты видишь?— говорит Юнгфрау.
— Около нас, вблизи, словно прочистилось,— отвечает
Финстерааргорн,— ну, а там, вдали, по долинам есть еще
пятна и шевелится что-то.
— А теперь?— спрашивает Юнгфрау, спустя другие тысячи лет — одну минуту.
— Теперь хорошо,— отвечает Финстерааргорн,— опрятно стало везде, бело совсем, куда ни глянь... Везде и снег, ровный снег и лед. Застыло все. Хорошо теперь
спокойно.
— Хорошо,— промолвила Юнгфрау.— Однако довольно мы с тобой поболтали, старик. Пора вздремнуть.
— Пора.
Спят громадные горы; спит зеленое светлое небо над
навсегда замолкшей землей.
Февраль 1878
