Выразительная, как обезьяний зад

Кровью лучшей, горячей самой,
Такой багровой, как не видал никто,
Жизнь, кредитор неумолимый,
Я оплатил сполна твои счета.
Как пленный — прочь перевязь над раной!—
Чтоб кровавым Днепром истечь,
Так с губ рвет влюбленный обет старинный,
Чтоб стихам источиться помочь.
За спиною все больше и гуще кладбище,
Панихидою пахнет мой шаг.
Рыщет дней бурелом и ломает все пуще
Сучья кверху протянутых рук.
Жизнь пудами соль складет на ране,
Кровоподтеков склад во мне.
И, посвящен трагическому фарсу, ныне
Слезами строк молюсь на старину.
Ах, мама, мама! Как ныряет в Волге чайка,
Нырнула в тучи пухлая луна.
В каком теперь небесном переулке
И ты с луной скучаешь в тишине.
Ребенок прячется у матери под юбку,—
Ты бросила меня, и прятаться я стал,
Бесшумно робкий, очень зябкий,
Под небосвод — сереющий подол.
А помню: кудри прыгали ватагою бездельной
С макушки в хоровод, завившись в сноп внизу,
Звенели радостно, как перезвон пасхальный,
Чуть золотом обрезаны глаза.
Как смотрит мальчик, если задымится тело
Раздетой женщины, так я на мир глядел.
Но солнце золотом лучей меня будило,
Я солнце золотом улыбки пробуждал.
Я был пушистый, словно шерсть у кошки,
И с канарейками под ручку часто пел,
А в небе звезды, как свои игрушки,
Я детской кличкою крестил.
Я помню, мама, дачу под Казанкой,
Боялась, что за солнцем в воду я свалюсь.
И мягкими губами, как у жеребенка,
Я часто тыкался в ресниц твоих овес.
Серьга текла из уш твоих слезою
И Ниагарой кудри по плечам.
Пониже глаз какой-то демон — знаю —
Задел своим синеющим плащом.
Знаю: путь твой мною был труден,
Оттого я и стал такой.
Сколько раз я у смерти был тщетно украден,
Мама, заботой твоей.
В долгих муках тобою рожденный,
К дольшим мукам вперед присужден.
Верно, в мир я явился нежданный,
Как свидетель нежданных годин.
За полет всех моих безобразий,
Как перину взбей, смерть моя, снег!
Под забором, в ночи, на морозе
Мне последний готовь пуховик!
Когда, на смерть взглянув, заикаю
Под забором, возьми и черкни
Ты похабную надпись какую
Моей кровью по заборной стене.
И покойника рожа станет тоже веселая,
Выразительная, как обезьяний зад.
Слышишь, мама, на радость немалую
Был рожден тобой этот урод.
Раньше богу молился я каждую ночку,
Не обсохло молоко детишных молитв.
А теперь бросит бога вверху враскорячку
От моих задушевных клятв.
Мама, мама! Верь в гробе: не в злобе
Ощетинился нынче я бранью сплошной!
Знаю: скучно должно быть на небе,
На земле во сто раз мне горшей.
Я утоплен теперь в половодие мук,
Как об рифме, тоскую об яде
И трогаю часто рукою курок,
Как развратник упругие женские груди.
Проползают года нестерпимо угрюмо...
О, скорей б разразиться последней беде!
Подожди, не скучай, позови меня, мама,
Я очень скоро приду.

1923