В ночи я трогаю, недоумелый, Дорожной лихорадкою томим, Почти доисторическое тело, Которое еще зовут моим. Оно живет своим особым бытом — Смуглеет в жар и жадно ждет весны, И — ком земли — оно цветет от пыток, От чудных губ жестокой бороны. Рассеянно перебираю ворох Раскиданных волос, имен, обид. Поймите эти путевые сборы, Когда уже ничто не веселит! В каких же слабостях еще признаться?— Ребячий смех и благости росы. Но уж за трапезою домочадцев Томится гость и смотрит на часы. Он золотого хлеба не надрежет, И, как бы ни сиротствовала грудь, Он выпустит в окно чужую нежность, Чтоб даже нежность крикнула: не будь! В глухую ночь свои кидаю пальцы — Какие руки вдоволь далеки, Чтоб обрядить такого постояльца И, руку взяв, не удержать руки? Ищу покоя, будто зверь на склоне. Седин уже немало намело. В студеном воздухе легко утонет Отпущенное некогда тепло.
Июль-август 1922, Binz a Rugen
Ты говоришь, что я замолк, И с ревностью, и с укоризной. Париж не лес, и я не волк, Но жизнь не вычеркнуть из жизни. А жил я там, где ...
Какой прибой растет в угрюмом сердце, Какая радость и тоска, Когда чужую руку хоть на миг удержит Моя горячая рука! Огромные, ...
Не для того писал Бальзак. Чужих солдат чугунный шаг. Ночь навалилась, горяча. Бензин и конская моча. Не для того - камням молюсь ...
В лесу деревьев корни сплетены, Им снятся те же медленные сны, Они поют в одном согласном хоре, Зеленый сон, земли живое море. Но и в ...
Горят померанцы, и горы горят. Под ярким закатом забытый солдат. Раскрыты глаза, и глаза широки, Садятся на эти глаза ...